— Зачем?
— Ну, станешь счастливым… — Кирочку немного смутила столь равнодушная реакция на такое, казалось бы, заманчивое предложение.
— Я и так счастлив, — заявил Крайст, сверкнув киношно белоснежными зубами, — это исключительно субъективное понятие — счастье — оно не имеет ничего общего ни с комфортом существования, ни с наличием или отсутствием каких-либо определённых вещей в жизни. Гипотетически, человек может спать на угольях и быть при этом невероятно счастливым. А другие могут только примеривать чужую ситуацию на себя и делать умозрительные выводы. Я знавал одну женщину, которая постоянно советовала своей лучшей подруге развестись с мужем. Она считала, что подруга в этом браке несчастлива, и ей определённо нужен другой мужчина.
— И что же, подруга развелась?
— Ну нет, конечно же. Её-то собственная жизнь вполне устраивала. Странная это всё таки штука — счастье. Есть по этому поводу одна притча, не помню уже, от кого я её услышал… О дыне, мухе и прекрасной бабочке. Итак…
В южных краях, где очень хорошо и жизнь составляют сплошные удовольствия, катилось жаркое лето. Лежали рядом на солнышке ломтик великолепной сочной сладкой дыни и навозный шарик. Летела мимо муха.
«Ах, какая красивая муха, — восхитилась дыня, — я полюбила эту муху, я хочу, чтобы она на меня села!»
Но муха не почтила своим вниманием дыню и опустилась на соседствовавший с нею навозный шарик. Приревновала дыня:
«Ах ты гадкая, гнусная муха! Совсем что ли дура? Неужто не видишь? Оно то говно, а я дыня! Гляди, какая я сочная и сладкая, медовая… Ну дура!»
Но муха осталась равнодушной. Она немного посидела на навозном шарике и улетела.
Некоторое время спустя откуда-то прилетела прекрасная бабочка. Она плавно покружилась над дыней и присела на неё.
«Вообще-то я лежу и жду муху, — обиделась дыня, — тебе чего тут надо? Я хочу, чтобы на меня села именно муха. Убирайся прочь!»
Бабочка, наверное, почувствовала презрение дыни. Она пошевелила яркими тонкими крылышками, вспорхнула и улетела.
Дыня долго лежала на солнце одна и загнила.
«Ах, я несчастная! — причитала она, — источая вместо восхитительного медового аромата скверную вонь, — и зачем я прогнала прочь ту милую бабочку? Никто ко мне больше, к такой ужасной, не прилетит. Я полюбила бабочку! Дорогая бабочка, вернись!»
И тогда откуда-то опять прилетела муха. Она наконец-то села на гнилую склизкую дыню. Но и тут дыня не обрадовалась, ибо знала уже, что на свете есть прекрасные бабочки.
Дыня лежала на солнце ещё очень долго, покуда не высохла, превратившись в маленький бурый комочек. В её короткой жизни вроде бы было всё, но она ни минуты почему-то не была счастлива…
Вот такая история.
2
Кирочка, однако, не изменила своего намерения съездить на озеро Жум-Нэ снова. Посещение мест, где человек когда-то испытывал сильные чувства приобретает особое значение по прошествии времени, возвращение туда невольно воскрешает в душе переживания прошлого, Кирочка безотчётно тосковала о том далёком лете, о беззаботной и самоотверженной дружбе с Аль-Марой, о своей внезапной страсти к Эрмесу, которую ей так и не суждено было утолить…
Сначала она планировала только взглянуть на озеро и тут же ехать обратно, но, захваченная воспоминаниями, не смогла побороть в себе желание проведать старых знакомых — величественных жриц, Агею и Магатею, красавца Эрмеса, Асана… Как они живут теперь?
Кирочка, разумеется, тревожилась, что её визит жителям загадочного лагеря в лесу покажется неожиданным вторжением любопытного чужака, и они дай бог если стерпят её присутствие с постными лицами, но уж точно не будут рады — Кирочка помнила, с каким недоверием обитатели живописной сказки относятся к тем, кто «вне игры». Но невзирая ни на что она решилась заглянуть — её подстегивала лёгкая досада на потраченный бензин, не ради того же она израсходовала полный бак, чтобы выкурить пару сигарет на берегу самого обыкновенного, с точки зрения здравого смысла, лесного озера.
Не без труда Кирочка отыскала тропинку, которая когда-то вывела их с Аль-Марой и Асаном к палаточному городку.
«Хотя бы издали погляжу, якобы я тут просто так, грибы собираю, — решила она, — справляться ни о чём не буду, вдруг там, чего доброго, не окажется никого из моих знакомых.»
Кирочка с детства боялась прийти в какое-нибудь место, про которое она точно знала, что там обнаружит, и не обнаружить этого. Однажды, незадолго до поступления на Службу с нею именно так и произошло. Кирочка в тот день с трудом отыскала офис одной небольшой фирмы, куда хотела устроиться на работу — адрес был напечатан в объявлении. Это оказалось на окраине города, за территорией заброшенного завода, которую нужно было пройти насквозь по пыльной извилистой дороге, а когда Кирочка, наконец, всеми правдами и неправдами добралась до места, пережив нападение стаи собак и недобрые взгляды каких-то мужчин с лопатами, она уперлась в запертую дверь, к которой было прилеплено объявление, что искомая фирма переехала неделю назад и находится теперь совершенно по другому адресу. Решив, что это досадное недоразумение — знак судьбы, Кирочка передумала тогда устраиваться в фирму.
Лагерь, однако, оказался на месте. Кирочка некоторое время наблюдала за течением его жизни с вершины небольшого холма, а когда ей показалось, что она приметила знакомую фигуру, это придало ей решимости, и она направилась по тропинке вниз, туда, где гостеприимно трещали костры и жались друг к другу засыпанные сверху мхом брезентовые палатки.
Кирочка не ошиблась. Юноша, которого она признала издалека, действительно был Асан. Он сосредоточенно подметал веником из прутьев плотную черную землю между палатками, сгребая в кучу разнородный мусор — окурки, хвоинки, сухие листья.
— Здравствуй, — нерешительно обратилась к нему Кира, — помнишь меня?
Асан поднял голову, между бровей его появилась напряжённая складочка.
— Боюсь, что нет, — ответил он сдержанно.
— Совсем не помнишь? — огорчилась она, — со мной была ещё рыжая подруга, вы с приятелем встретили нас в лесу…
Асан взглянул на неё строго и, как ей показалось, даже враждебно. «Может, у них правила такие? Специально „не узнавать“ чужих, чтобы они никогда не возвращались?» — подумала Кирочка с неприятным чувством.
Асан как ни в чём не бывало снова взялся за веник и продолжил подметать. И тогда Кирочку осенило. Она подумала о голубом переливающемся браслете, который Аль-Мара оставила на столе в своей комнате перед тем, как уйти в море… Кирочка забрала его тогда на память и с тех пор носила в сумке, как талисман. Вообще она не особенно верила в силу талисманов, оберегов и всякой подобной атрибутики, но вот именно сейчас представился случай, когда браслет действительно мог ей помочь.
Она достала его.
Асан вздрогнул.
— Откуда это у тебя? — спросил он взволнованным голосом.
Кирочка кратко рассказала ему историю своей подруги.
Асан выслушал её в почтительном молчании, потом неожиданно протянул руку и взял браслет. Он довольно долго вертел его, внимательно разглядывая со всех сторон, и затем, возвращая украшение Кирочке, сказал совсем тихо:
— И правда мой.
А через несколько мгновений пояснил:
— Там в одном месте едва заметная трещинка была… Я помню.
Он снова взглянул на Киру, но теперь лицо его совершенно преобразилось — в его выражении появилась сердечная теплота.
— Идём к огню, — пригласил Асан, — хоть чаю попьёшь…
Присев на бревнышко возле обширного костровища, Кирочка стала оглядываться по сторонам, в надежде увидеть знакомые лица. Асан хлопотал с закопчённым чайником и хворостом для костра. Всё здесь было устроено как-то удивительно просто и уютно, отчего на Кирочку снизошло вдруг такое сладостное умиротворение, словно она пришла в дом старых друзей, справа и слева к ней на бревнышко подсели какие-то абсолютно незнакомые молоденькие девушки — она улыбнулась им с искренней симпатией.
Внезапно её внимание привлёк молодой мужчина, только что вышедший из шатра. Одет он был во всё чёрное — в балахон с остроконечным капюшоном и узкие брюки — и вел за руку белокурую девочку лет трёх в длинном розовом платьице, подпоясанном выше талии слишком роскошным для ребёнка, как показалось Кирочке, кожаным ремешком.
Мужчина повернул голову, и со сложным чувством, одновременно щемящим и радостным, она узнала в нём Эрмеса.
Кирочка замерла, грустное очарование недоступным вновь овладело ею с такой же силой, как и годы тому назад, она отметила, что Эрмес стал еще прекраснее, изящная худоба заострила благородные черты его лица, а отпечаток какой-то нездешней неутолимой печали одухотворил его — Кирочка любовалась затаив дыхание, жаль, всего несколько мгновений — Эрмес отвернулся, и капюшон вновь скрыл от неё его прямо-таки лучезарную красоту.
